Читаем без скачивания Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

Арифметическую ошибку отрицали и работники милиции. «Есть недостача, восемь тысяч», — говорили они. Поэтому, вычеркнув з нашего сценария следственных действий проверенные пункты, мы с Ямочкиным оставили две рабочие версии: первая — это недостача вследствие обмана, допущенного поставщиками или получателями товара, вторая — это недостача вследствие хищения, совершенного Камоликовым, Пинчуковой и… Мне, по правде, очень не хотелось думать, что втравили и несовершеннолетнюю девушку — ученицу Леонтьеву.

Утром следующего дня я выдал райотделу милиции постановление на обыск в доме Пинчуковой, а где-то часам к двенадцати с постановлением на обыск в доме Ка-моликова прибыл сам, естественно, полагая, что, являясь руководителем магазина, заведующий может оказаться и возможным руководителем хищения.

Обыск в квартире Камоликова ничего не дал. Зато работники милиции, проводившие обыск у Пинчуковой, принесли мне разлинованную бумагу — подсчеты типа «дебет — кредит». Это была типичная «черная бухгалтерия», то есть истинная бухгалтерия магазина. Я начал ее расшифровывать. И оттого, что сперва ничего не получалось, злился. Я гасил возникшее и все нараставшее чувство неприязни к подследственным. Гасил, потому что Хотел быть беспристрастным. Но могу же я хоть с самим собой поделиться подозрениями в этих записках? Не нравится мне этот Камоликов. По всем данным, он крутил здесь как хотел давно, и пока ему почему-то все сходило с рук…

Из приемной секретаря и делопроизводителя прокуратуры донесся плач ребенка. Мне всегда как-то не по себе, когда на прием приносят или привозят детей. Однажды пришла женщина с мальчуганом лет семи. Я проверил ее жалобу на приговор суда в отношении мужа и вынужден был отказать ей — муж был осужден в соответствии с законом.

На следующий день только я вышел из прокуратуры, как почувствовал удар в плечо. Кто-то бросил в меня камень. Оглянулся: сынок той самой посетительницы. Я пошел своей дорогой, чувствуя себя перед этим мальчишкой и впрямь виноватым… Не потому виноватым, что отказал матери, а потому, что не мог объяснить мальчишке… Он ведь видел только то, что дядя, сидевший за столом, отказал его маме, для него это значит, что дядя нехороший. А с младенцами и того хуже — похоже на спекуляцию материнскими чувствами.

Плач в приемной прекратился. Отворилась дверь, и на пороге появилась с ребенком на руках Екатерина Степановна Раскольникова, мой верный помощник.

Я был очень рад ее видеть. Вскочил, обнял, усадил поудобнее.

— Николай Константинович, я не виновата, — сказала она, и мы оба рассмеялись. Малыш засопел.

Я понял, почему она так говорит. Когда я сюда приехал, мы собрались вот в этом самом кабинете. Стали знакомиться: Татьяна Ивановна — секретарь и делопроизводитель, старший следователь Никонов, следователь Скворцов и помощник прокурора Раскольникова. Вот и вся прокуратура района. Никонов, который собирался стать прокурором района, был обижен, наверное, тем, что из Москвы прислали меня, как будто я сам себя именно сюда назначил. А вскоре он начал работать в прокуратуре области. Тогда Скворцов стал старшим следователем, на место Скворцова пришел недавно закончивший университет Василий Ямочкин. Как раз в то время Раскольникова готовилась рожать сына.

Ну что сказать? Новый район, новые люди, сам я для них тоже новый. Работы много, а работников мало. Наша работа вообще трудная. А если подумать, какая легкая?

Катя извиняется. Чудачка, это ж так здорово — иметь сына!

Малыш заулыбался.

— Как ты назвала его? — спросил я, хотя прекрасно знал, как, но хотел развлечь ее, заранее приготовив «достойный» экспромт.

— Родионом.

— Хм, Родион Раскольников, значит, на приеме у прокурора — забавно звучит! Если б, конечно, не возраст — восемь месяцев от роду!

— Николай Константинович, я пришла вам сказать: я очень хочу работать, правда-правда!

— Сиди дома, еще наработаешься.

— Дайте мне хоть надзорные по нескольким жалобам почитать, а то я совсем забуду то, что знала.

Конечно, она могла бы еще немного посидеть дома, но раз сама рвется… Дел-то невпроворот.

— Хорошо, дам тебе надзорные, проверяй, но кормить же его надо часто. Так что, когда необходимо, уходи домой.

— Да, — произнесла счастливая мама, — сейчас как раз мы и пойдем этим заниматься.

Где-то читал, что одного писателя постоянно обвиняли в том, что в его произведениях о космосе нет ничего о любви. Он отвечал журналистам, что пишет о людях, среди которых женщин нет или почти нет. И поэтому любовных ситуаций в его творчестве быть не может. Я еще недавно был уверен, что и в нашей работе это почти так же. Помните, у Адамова инспектор Лосев не может устроить свою личную жизнь и у Липатова Прохоров никак не прибьется к счастливому семейному берегу. У Безуглова следователь по особо важным делам тоже одинок… Женщин хороших много — мало времени у нашего брата.

В отличие от этих литературных героев, мне повезло. Может быть, потому, что я реальный, а не выдуманный. Я люблю и любим. Про меня можно сказать: он счастливый человек, потому что ходит на службу с удовольствием и домой возвращается с радостью.

Из московского театра, где раньше работала моя жена и где у нее был шанс, может быть, стать когда-нибудь известной актрисой, она уехала, чтобы быть со мною. Прямо как жена декабриста (я имею в виду, конечно, только расстояние)!

Мы познакомились не очень давно, но очень романтично.

Я сидел в зрительном зале. Сидел один. Грустил. Справа пустовало место. Шел спектакль. Актриса играла эпизодическую роль, но играла талантливо и очень мне понравилась. Вдруг подумал: почему бы не высказать ей это? Но вот где взять цветы?

В антракте выскочил на вечерний бульвар. Понимал, что это безнадежно. Но летел сломя голову, озираясь по сторонам. Вдруг — о чудо! — женщина с букетом, но не продавщица цветов, а прохожая. Я ей:

— Прошу вас, выслушайте и поймите, талант пропадает неоцененный. Вы уже получили эти цветы, а значит, признание и радость. Помогите мне, поделитесь, будьте доброй феей!

Очевидно, вид у меня был такой, что она поняла больше, чем я сам тогда мог сказать. Поделилась, спасибо ей!

В зрительный зал, на первый ряд партера, меня не пустили — опоздал. Актриса больше не появлялась. Что ж, зря, что ли, цветы добывал? Пошел за кулисы. Спросил фамилию. Сказали, что она занята только в первом акте и потому уже уехала домой. Попросил передать ей гвоздики — две белые и одну красную. На меня удивленно смотрели. Как все это глупо, должно быть, выглядело!

Шел по аллее бульвара, шурша первыми опавшими листьями, и думал. Не об актрисе, скорее — о себе самом. Почему я такой легкомысленный? Взрослый вроде человек уже — двадцать восемь стукнуло, а вот поступил, как мальчишка. И Лена ведь всегда рядом… Она так часто звонит мне, говорит, что нам нужно повидаться. Стоп. Это когда она звонит… А когда я? Да я же почти не звоню ей! Изредка только, чтоб не обижалась. Для приличия. Да, Нестеров, вот ты наконец и раскололся — признался сам себе. Может, хоть теперь что-то решишь? А может быть, как раз сегодняшний толчок и нужен был, чтобы, как говорят, расставить точки над «і»?

Когда я вошел в лифт, захватив внизу газеты из почтового ящика, поймал себя на том, что по дороге к двери ищу в объявлениях сообщение о репертуаре театра, из которого только что вернулся. На следующий день в обеденный перерыв побежал в ближайшую театральную кассу и прочел сводную театральную программу на десять дней. Спектакль не значился. Я чуть не задохнулся от огорчения и поехал прямо в театр. Узнал день спектакля, отстоял очередь и купил два билета в первом ряду… Любовался актрисой, а может быть, женщиной. Справа, на пустом месте, лежали гвоздики — две белые и одна красная. Перед концом первого акта бросился к рампе. Она увидела, нагнулась, взяла цветы, в зале зааплодировали. Тогда она улыбнулась мне…

Выскочил из подъезда и в мгновение оказался у служебного входа.

Ее долго не было. Я уже начал опасаться, не создал ли режиссер новый вариант спектакля и не занята ли она сегодня во втором акте.

Она появилась — хрупкая, будничная и абсолютно непохожая на настоящую актрису. Она тогда сказала:

— Вам проще, вы меня разглядывали при свете рампы, а мне вас не было видно в неосвещенном зале. И сейчас уже темнеет.

Когда в тот вечер мы расставались, я раскланялся у ее подъезда и наступила неловкая пауза.

— Вы не просите мой телефон, я понимаю, вы можете его найти в любой момент.

— Нет, просто я боюсь навязываться. Я все рассказал о себе, а о вас ничего не знаю, хотя и разглядел вас внимательно при свете рампы.

Она, казалось, раздумывала.

— Все это странно, не правда ли?

— Что странно?

— Те цветы… И эти, и весь сегодняшний вечер, спектакль, потом вы оказались прокурором. Сначала я испугалась — не вас, а потому что первый раз увидела живого прокурора. Теперь вот вы боитесь.